ЭПИЗОД ПЯТЫЙ
СЕНТЯБРЬ
Кстово — Кадницы — Горький
Козаков пытается устроится оператором в цех крекинга на нефтеперерабатывающий завод — как безработному уже три месяца, ему грозит ссылка по статье о тунеядстве. Лилька из Харькова не пишет, а бывшая жена Файка пользуется его растерянностью. Вместе они едут
в Горький на мотоцикле, чтобы продать ворованные автозапчасти.
ПОДПИСАТЬСЯ
ПОДПИСАТЬСЯ
СКАЧАТЬ
СКАЧАТЬ
26 мин. 31 сек.
1962. ЭПИЗОДЫ
5 сентября 1962 г. Среда
с. Кадницы
День простоял без дождя, но весьма холодный и с очень сильным ветром.
Встал я в 9 ч. После умывания и кофепития забрал высохшую после морилки полку и пошел к Кольке Мохову помазать ее лаком. Конечно, чтобы сделать ее всю блестящей, пришлось бы вымазать целую бутылку, но я ограничился лишь тем, чтобы более или менее блестели боковины снаружи, а остальное помазал просто, чтобы не отсыревало.
Закончив с этим, стал выкраивать из дубового полена дощечку, чтобы сделать подставку или основание для сайгачьих рогов. Дощечку я вырезал, но прежде,
чем ее выстрогать, пришлось точить лезвие рубанка. А наждак не вертелся —
где-то погорела вставка, и мотор только гудел на двух фазах. Пришлось драть вручную. Все же доску обстрогал и вырезал в виде щита.
Около часу сходил пообедал, но обед, как обычно, был хилый и невкусный.
Потом пошел заниматься с рогами. Их обрезал, т. к. низа у них были все потрескавшиеся и размочаленные. Потом долго тер шкуркой и вообще обдирал ножом и напильником, т. к. долгое пребывание под дождями и солнцем сделало
их шершавыми и облезшими. Поскольку лобной кости с отростками нет, сажать
их пришлось на деревяшки, а те уже в дырки и в доску. Но это все будет завтра, а сейчас я принес со склада мела и олифы и сделал шпаклевку, чтобы замазать в рогах все трещины.
На этом я закончил сегодняшнюю работу и пошел вешать полку и в связи с этим полностью менять все обличье стены, где висит портрет покойного Сталина (может, единственный в Союзе), карта Горьковской области и прочее барахло.
Да, пока не забыл: кто-то сказал, что Колька Суханов устроился работать слесарем в затон. Невелика радость!
Придя домой, я сначала поснимал все со стены, с помощью мамы померил и повесил полку, а потом стал все вешать обратно, но в более сжатом виде.
Но ничего, все убралось. Когда из всех экспонатов осталось непристроенным только чучело ржанки, вдруг раздался стук в дверь и вошла бывшая Файка. Садись, говорит, хочу поговорить с тобой. Давай сойдемся. И говорит это таким жалобным тоном, что мне стало нехорошо. Я сказал, что жизни у нас не получится, т. к.
мы совершенно разные люди и что ни она, ни я не любим друг друга. Знаю, говорит, но у нас дочь. И это, мол, правильно, но зачем окончательно калечить ребенка, когда еще есть возможность обоим устроить свою жизнь. Много тут было разговоров — она говорила, что поняла все свои недостатки и исправит их,
что очень тяжело жить так, как она, и вообще охмуряла меня, что ксендзы Морошек и Кушаковский водителя „Антилопы“ Козлевича: „Опаментайсе, пан!..“
Что она меня разжалобила — это неудивительно, т. к. жалость к ней я испытывал и раньше. Но на этот раз у меня в душе шевельнулось сомнение — а может, она и вправду исправилась? Может, действительно на пользу ей пошли месяцы, прожитые в одиночестве с ребенком на руках? И еще этот старый черт сослужила мне медвежью услугу — появилась с ужином и тут же исчезла — „чтобы не мешать вам“. Так я на нее разозлился за это, т. к. только впустую потерял почти 3 ч., расстроился совершенно, а все зря, т. к. все равно обратно с Файкой жить невозможно. Ну, как я буду ее ласкать после всего происшедшего? Но какая
она стала покорная и приниженная! Куда что девалось… Ох, жалко мне ее.
Так жалко… Можно мне, говорит, еще прийти к тебе? А как радовалась, когда я произносил что‑нибудь шутливое, хотя обстановка была отнюдь не для шуток. Потом попросила чего-нибудь Гальке — конфетку, что ли. Конфет-то нету… Я нашел одну да три пряника дал, но сказал, чтобы не говорила, что от меня.
Она со всем соглашалась. Да, сильно ее пришибло.
Наконец, уже в половине девятого она ушла. Я аж трясся весь — так разволновался. С наслаждением бы выпил сейчас залпом стакан водки, но ничего не было. Пришлось достать сигару „Гавана“ (хранится одна на всякий случай) и закурить.
Старый черт пришла, стала греть чай. Немного успокоившись, я потушил сигару, подвесил бедную ржанку и стал мыть руки, готовясь к ужину. Достал из кармана фотографию Лильки, посмотрел — хохлушка улыбалась мне, подбадривая. Ничего, Лилёк, мы еще будем вместе, если ты этого пожелаешь. После ужина я писал дневник, и опять сердце стало биться чаще, вспоминая все перипетии охмуряния. Кончилось-то у нас на том, что я ей очень настойчиво предлагал выйти замуж, а она не соглашалась и все хотела вместе ехать устраиваться на работу. Наконец, я сказал, что надо годик-другой посмотреть, т. к. время — лучший доктор, но сейчас я не могу изменить свое решение, которое принял недавно — категорически с ней не сходиться. Бедная wife обрадовалась, кажется, и такой призрачной надежде заполучить своего столько раз руганного и охаянного мужа…
После дневника я читал вслух „Конек-Горбунок“. Спать лег около 12 ч.
ФОТОГРАФИИ
Следы деятельности животных
Доброкачественные дубликаты
О дневниках Н. Козакова
Магазин
20 сентября 1962 г. Четверг
с. Кадницы
День сегодня чудесный, солнечный, теплый. Дул незначительный SW. Встал я в половине шестого. Сразу побежал к старухе Успенской — может, приехала. Но по-прежнему был замок. Я аж захлебнулся, матерясь, и повернул обратно.
Попив кофейку, в начале седьмого пошагал в Запрудное. Автобус стоял у автостанции, уходил в 7.20. Я сел. Там уже было человек 15, в том числе Володя Лебедев, который работает мастером в ремонтно-механическом цехе. У Шавы и Борка напихалось до черта народа, и дальше шли без остановок.
В 8 ч. приехали. Володя повел меня на площадь, где стояли автобусы для перевозки рабочих. Он нашел нужный литер, мы сели и минут в 10 девятого уже были у проходной.
Моего Кости еще не было. Он подошел минут 5 спустя. Мы поздоровались и до половины девятого стояли, разговаривая. Что-то начальника отдела кадров не было видно. Мы поднялись наверх, но все было мертво. Костя зашел в инспектуру. Начальник, оказалось, болеет. Без него делать было нечего. Мы сели в автобус и поехали в Кстово.
Надо было накирять мужика, что я ему и высказал, подъезжая к старокстовской чайной. Он стал отказываться, стоит ли, говорит. Ничего, мол, стоит. Чайная была закрыта до десяти, и мы пошли в чапок радом. Там было „Крыжовниковое“ и яблочная настойка. Я взял по 150 „Крыжовникового“, по кружке пива и по паре пирожков. Пиво было такое мерзкое, что почти всё оставили. В чапке к нам подошел Лешка Войнов по прозвищу Желудок, работавший когда-то на тракторе в СМУ‑7. Разговаривали всё, потом все трое вышли к Волге и стояли, смотря. Потом Желудок все же отцепился, а я поволок Костю в чайную, которая открылась. Он все говорил — стоит ли идти, но шел. В чайной ничего хорошего не было, кроме зелецинского „Крыжовникового“, и я пошел в чапок взять яблочной настойки. Она была 3.15 — наценка 20 %. Все же взял. Взял в чайной две бутылки пива, два салата, винегрет и две печенки, которые, правда, пришлось после заменить на рагу — нет печенки. В чайной мы раздавили этот пузырь, причем Костя все вздыхал, что надо бы лучше идти домой и там выпить. Мы распили эту бутылку, зашли еще в чапок, взяли по кружке пива — она зарядила другую бочку, но пиво вряд ли было лучше.
Я еще взял бутылку яблочной, и мы пошли уже к Косте домой. Он жил в двухэтажном деревянном доме в сторону от шоссе, по которому ходит автобус. Пришли. Нас встретила целая орава пацанов — четыре человека и сама супруга в мелком перманенте. Квартира у них вообще-то ничего, просторная — две комнаты, прихожая и кухня, но без каких-либо благ цивилизации, не считая электричества. На стенах висели коврики с вышивкой. Это, оказывается, сам Костя вышивал — хороший, говорит, отдых. Хозяйка у него вообще женщина, видимо, ничего, но немного вроде чокнутая или со странностями. Она нам дала грибов, довольно приятного посола, предлагала супа, но мы наелись и пока не хотели.
Не спеша выпили и эту бутыль, налив пару рюмок перманентной Серафиме. Много разговаривали — и по политике, и так. У меня сложилось о нем впечатление,
что он честный, хотя и идейный коммунист, именно идейный, а не как многие — корыстные. И умный человек, грамотный. Очень бы, говорит, хотел познакомиться с твоими стихами. А вообще он может оказать содействие и по этой отрасли.
Когда у нас кончилась бутылка, а вроде все было мало, я кое‑как уговорил его сходить в магазин, который был чуть подальше, за подкреплением. У меня еще было рубля 4 с чем‑то. Добрый Костя все ахал, что я сильно израсходовался, но все же шел в магазин. Там было только какое-то марганцовистое вино — вермут, что ли, и сивуха. Пришлось взять сивухи, две бутылки „Мартовского“ пива, пузырек кизиловой эссенции и банку маринованных грибов.
Пошли опять к нему. Он поставил пластинки на радиолу — у него много пластинок, и хорошие. Я с удовольствием выслушал шуточную песню „Пожар“ и даже списал ее. Водку мы пили, заправляя ее эссенцией. Серафима сварила картошки, суп тоже нашел себе применение. Выпил я много, конечно, но что-то был еще крепок, хотя вообще-то сильно расчувствовался, и даже слезы выступили, когда слушал одну пластинку, только забыл, какую. Но хорошая какая-то очень.
В 6 ч. я собрался домой. Костя оставлял ночевать, но еще было рано и я был не то чтобы сильно трезв, но и не сильно пьян. А лучше бы было остаться. Кстати, Костя говорил, что где-то между Кадницами и Безводным должны строить азотно-туковый комбинат и что это уже скоро будет.
Они оба проводили меня до остановки и посадили в автобус. Как, говорит, начальник отдела кадров выйдет, так сразу начнем атаку. Должен я попасть в 5-й цех — цех крекинга. Там нужен оператор-мужчина со средним образованием. Мы простились, и я поехал в то Кстово.
Приехал на автостанцию. Там что-то ни хрена не намечалось, и я пошел за перекресток ждать машину. Стоял там ЗИЛ, шофер-солдат ждал кого-то. Он меня посадил и, не дожидаясь того, поехал. Оказался хохол из Киева. Мы с ним всю дорогу пели украинские песни и были очень довольны друг другом.
Минут в 15–20 восьмого я слез у дороги на Кадницы, отдал припасенные 28 коп. и пошел домой, распевая во все горло. Дойдя до уже скошенных бобов, по обыкновению стал искать впотьмах стручки, а то уже проголодался. Что-то в голову полезла Файка.
Когда уже к 9 ч. дошел до детдома и пролез в щель ворот, навстречу попалась фигура женщины в темном пальто. „Коля!“ — говорит. Оказалась Файка… Мы с ней пошли обратно по дороге, разговаривая. Никакой импотенции не было и в помине. И Лилька куда-то скрылась. Говорил о том, как насчет работы.
Она тоже нигде еще не устроилась, хочет тоже в Кстово.
Шли, шли, пришли к запрудновскому лесу. Сели на край оврага. Что же еще было делать?! И я, мягкотелый моллюск, обнял ее и поцеловал. Не думала, говорит, я, что ты еще будешь меня целовать… Еще пьяный потому что, падло. Трезвый бы, наверно, не пошел на такую авантюру. Неподалеку на поле чернели концы соломы от комбайна. И мы пошли туда. Так совершилось падение Джимми Валентайна…
Домой, в Кадницы, пришли уже в начале первого. Я хотел проводить ее, но она сказала, чтобы я шел домой, а то мама беспокоится. Впрочем, сперва звала к себе, но я отказался. Завтра, мол, в 2 ч. встретимся у церкви, прокатимся на мотоцикле. Так. А что же дальше-то? Вот ведь как нелепо бывает, черт бы ее побрал. И жалко, и вообще все вверх ногами. Придя домой, я, конечно,
тут же повалился спать.
30 сентября 1962 г. Воскресенье
с. Кадницы
День опять теплый, хороший, небольшая облачность, ветер откуда-то с востока. Встал я в восьмом часу. Спать хотелось жутко, т. к. в результате всех этих пьянок и столь страстной брачной ночи устал я сильно. Но надо было вставать.
Только оделся, как сверху прибежала Галька. Ты что, мама, говорит, заперлась, меня не пускаешь? Худенькая она какая стала, в рост, что ли, все ушло. Опять ничего со мной не говорила. А потом и теща спустилась. Вот это уж было совсем не по нутру. Я скорее оделся и пошел домой. Когда умывался, у меня вдруг кровь пошла из носа, все ваткой вытирал. А когда шел домой, опять пошла. Я весь платок измазал, чуть остановил, все сидел на корточках, задрав нос кверху. А потом обмывался в ручье и мыл платок и замазанную куртку.
Не заходя домой, зашел к М. Ив., взял мотоцикл и на нем приехал в детдом. Мама ругалась — где я шляюсь и сколько же можно беспокоиться обо мне. Я еще раз умылся и стал завтракать.
Пришла Файка. Я собрал в принесенную ей сумку все, предназначенное для продажи — шесть комплектов шатунных вкладышей ГАЗ-51, центральный и ножной переключатели света, шинный монометр, комплект стартерных щеток и вот всякую такую дрянь. Оделся по-походному — в бриджи, сапоги и „пургу“, и мы поехали.
На шавской дороге такая сильная пыль, что опасно быстро ехать — можно упасть. Было хорошо, тепло, ехал я не очень быстро — 60–65, иногда до 70. Не доезжая до Кстова, на повороте к бензозаправочной станции остановились, и я посмотрел, сколько у меня бензина. Было не много, но я счел, что хватит до Горького, и мы поехали дальше. Однако, отъехав только за кстовский ДОЗ, мотор встал. Я открыл пробку, вытащил сетчатую горловину — она теперь легко вытаскивается — бензина было чуть. Надо было переключать на резерв и возвращаться обратно. Что бы было мудаку сразу заехать на АЗС! Я развернулся, и мы похали обратно, но резерва хватило только на 5 км, и вторично мы встали, проехав маслозавод за Лукерьином. До поворота было еще с полкилометра, да там с километр или больше. Думать было нечего. Файка взяла сумку, а я поволок мотоцикл. Недалеко от поворота на АЗС стоял милицейский мотоцикл. Фараон сидел в кювете и жевал булку. Я довез мотоцикл до него и обратился к нему с просьбой — дать грамм 300 бензина. Бери, говорит, из бака. Хотя у него был четырехтактный М-72 и бензин в баке чистый, без масла, выбирать было нечего. Я налил своим медным стаканчиком на пробке бензобака 400 грамм, поблагодарил фараона за единственно благое дело, оказанное мне от их профессии, и мы поехали с Файкой на заправку. Конечно, расстояние тут было небольшое, и мотору, думаю, ничего не сделалось, что бензин был без масла.
АЗС тут роскошная — стеклянный павильон, навалом всевозможных масел и сплошная механизация. За масла-то я опасался. Любезная девица дала мне пол-литра автола, налила полный бак бензина А-72. Потом еще я добавил стаканчик масла. За все с меня взяли 86 коп.
Поехали мы оттуда, пожалуй, в 11 ч. На новом бензине мотоцикл бежал хорошо, но особо заметных изменений не было. Гору Романиху выехали на четвертой передаче с не очень сильным разгоном, но все же ветер-то был взад.
Наконец появился Горький. Что-то так долго мы туда ехали! На заправке было до черта народу, т. ч. мы потеряли бы тут уйму времени. В Кстове же очень благополучно в этом отношении.
Мы прямо проехали вниз, на пл. Маркина, где происходит автомотоциклетное торжище. Встали с краешку. Я сперва сходил в магазин, где мне с ходу попал клиент на монометр. Но что-то он не клюнул на мое предложение. Я еще потолкался, робко предложил одному засаленному дяде вкладыши, но ему не требовалось. Потом одному, который все смотрел в витрине запчасти для М-20, предложил центральный или ножной переключатель. Он спросил, сколько за ножной. Да, мол, рубля 2. Нет, слышь, не надо.
Тогда я ушел на площадь, где стояло множество автомобилей и мотоциклов и толкалась разношерстная толпа. Я тоже замешался в нее с сумкой, но боялся даже предлагать, потому что мне везде чудились всевозможные агенты и осведомители, а с моими явно крадеными автодеталями мне бы живо приписали тунеядство и прочие модные советские пороки и упекли бы куда надо. Тем более что не работаю уже три месяца. Я был бы ценной поживой для социалистической законности!
Несколько мужиков сидели с разным мотоциклетным хламом, но это другое дело. В общем, походил я, походил, посмотрел на „Паннонии“ и „Явы“, „Юпитеры“ и М-61, на какую-то самодеятельную двухместную машину, плюнул на всю продажу, и мы с Файкой пошли в магазины. Я-то ничего не покупал, только хлеба М. Ив. Файке же хотелось арбуза. На рынке продавали арбузы. Очередь была изрядная. Чертова баба полезла вставать, в результате чего больше часа пропало. Я тогда тоже взял арбуз на 4,5 кг. По 16 коп. кг. Потом Файка еще брала яблок, масла. Когда всё соединили вместе, она ужаснулась — как же повезет? Но ничего, устроилась. Когда мы поехали, было уже начало третьего. При повороте с Н.-Волжской набережной в ул. Широкую мне под мотоцикл подлез какой-то старик, которому я еще посигналил, и я толкнул его правой рукояткой руля. Старик разинул рот, я заорал, что нечего ловить ворон, и поехал было дальше, как вдруг раздался свисток. Я оглянулся — фараонов нету. Опять поехал — опять засвистел. Гляжу, какой-то юнец в очках машет свистком, чтобы я вставал к тротуару. Я, конечно, встал, потому что в таких случаях бегство хуже. Юнец (правда, не зеленый сопляк, но все же лет не более 25) представился, показав красную книжку осодмильца, и стал составлять протокол. Права, конечно, у меня забрал. Собрались любопытные, но скоро все разошлись, кроме одного, который все мне подмигивал как „жертве“. Я написал в протоколе объяснение, как было (он написал „совершил наезд“, причем потерпевший „убежал в неизвестном направлении“). Подходил и настоящий легавый, но ничего не сказал, только показал, где надо расписаться в протоколе (будто без него не знаю!). Осодмилец сказал, что перешлет права в Кстово, если дня через два не будет жалоб от этого старика. Но талон не проколол и вообще ничего не сделал. Затем мы с Файкой опять взгромоздились на мотоцикл и поехали. Дальше все было без приключений. Ехал я тихо, потому что Файке груз давил на колени и при толчках могла даже лопнуть сетка, где лежали чуть не 10 кг арбузов, да яблоки и еще разная дрянь.
В Кадницы приехали мы, по-моему, около 5 ч. Я ее отвез к церкви, где она спустилась под гору, а сам, повесив свое барахло через заднее сиденье, поехал к М. Ив. Отдал ее хлеб, поставил мотоцикл и скорее пошел домой. А то есть хотел страшно. Придя, долго мылся, потом уж приступил к трапезе. Супчишко был какой-то хреновский, зато были котлеты, мама набрала редиски. Вершиной всего был арбуз. Я ужасно хотел пить и один съел больше половины. Потом немного пописал дневник, но в 8 ч. лег спать.
№3
№1
№2
ИЮЛЬ
ЯНВАРЬ
МАРТ
Кстово — Кадницы, Горьковская область
Горьковская область – Москва
г. Челкар Казахской АССР —
Горьковская область —
Харьков
„А какие, наверно, прелестные
были древние эллинки!“
„Я радостно
забормотал: «Оkay,
okay, one picture»“
„Мотоцикл,
почувствовав свободу, весело бежал“
32 мин. 36 сек.
24 мин. 40 сек.
26 мин. 46 сек.
№4
№5
№6
АВГУСТ
СЕНТЯБРЬ
ОКТЯБРЬ
Подрезково — Кадницы, Горьковская область
Кстово — Кадницы — Горький
Кадницы, Горьковская область
„Позавтракав, я взял карандаш и стал обдумывать злобо-дневное стихотворение
на кубинскую тему“
„Пришлось достать
сигару «Гавана»
и закурить“
„После завтрака
я пошел загорать“
26 мин. 31 сек.
10 мин. 53 сек.
22 мин. 24 сек.
№7
№8
№9
НОЯБРЬ
ДЕКАБРЬ
КРУГЛЫЙ
СТОЛ
Кадницы — Кстово — Горький
Горький — Кстово — Кадницы
6 / XI • 2017
„Праздник кончился,
год 1962-й ушел, а ничего не изменилось. Только что заменили отрывные календари...“
„Я читал и начинал
улыбаться. Все-таки судьба не оставила
меня без праздника“
24 мин. 30 сек.
24 мин. 30 сек.
23 мин. 7 сек.
НИКОЛАЙ КОЗАКОВ. ДНЕВНИК. 1962
Звукорежиссер К. Глущенко
Диктор Ю. Ковеленов
Редактор К. Чучалина
Технический редактор Т. Леонтьева
Звукооператоры: С. Авилов, Р. Хусейн
Арт-директор: К. Глущенко
Иллюстратор: А. Колчина
Дизайнеры: А. Глушкова, А. Московский
Сайт разработан на платформе Verstka.io
NIKOLAY KOZAKOV. DIARIES. 1962
Director K. Gluschenko
Speaker Y. Kovelenov
Editor K. Chuchalina
Technical editor T. Leontyeva
Recording engineers: S. Avilov, R. Khuseyn
Art Director: K. Gluschenko
Illustration: A. Koltchina
Designers: A. Glushkova, A. Moskovsky
Site was developed with Verstka.io
Запись произведена на пленку Quantegy на 24-дорожечном аппарате Studer A820 с использованием
микрофона Neumann U67.
Recording is made on Quantegy tape with 24-channel
Studer A820 using Neumann U67 microphone.
© ГЛУЩЕНКОИЗДАТ, 2016–2017
Студия звукозаписи „Параметрика“. Запись 2016 г.
Проект подготовлен совместно с фондом VAC
в рамках выставки „Прекрасен облик наших будней“
Заказ № 153. Москва, Северное Чертаново, 2017 г.
Order № 153. Moscow, 2017
© GLUSCHENKOIZDAT, 2016–2017
Recorded in Parametrika Studio in 2016
The project was prepared jointly with the VAC Foundation within the framework of the exhibition
"Our Days Are Rich And Bright"