ЭПИЗОД ВОСЬМОЙ
ДЕКАБРЬ
Горький — Кстово — Кадницы
Козаков провожает год безработным и с разбитым сердцем. Из газеты приходит гонорар
за стихотворение. Кадницкий поэт утешается писанием дневника, чтением журналов
и пьянством с приятелями.
ПОДПИСАТЬСЯ
ПОДПИСАТЬСЯ
СКАЧАТЬ
СКАЧАТЬ
23 мин. 7 сек.
1962. ЭПИЗОДЫ
9 декабря 1962 г. Воскресенье
г. Горький — с. Кадницы
День можно бы считать великолепным, если бы я так не мерз. Правда, было градусов 12–15, но солнце, очень слабый SW и свежий, пушистый-пушистый снежок. Вечером ветер усилился и к ночи засвистал вовсю.
Встал я в начале восьмого. Конечно, рано еще, не прочь бы был еще поспать, но надо было освобождать номер. Я умылся, оделся, позвал коридорную.
Она приняла номер, и я побежал вниз. Вчерашняя добрая старуха отдала паспорт, и я пошел искать харчевню. Впрочем, до 8 ч. все было закрыто. Я пошел на Свердловку.
В синих утренних сумерках город был мрачен и темен. Газовые рекламы не горели, в редких витринах был свет. Сгорбясь, шли нечастые прохожие. Я достиг пельменной против редакции, минут 10 пождал, пока откроют, и в числе первых попал туда наконец. Взял пельмени в бульоне, колбасу, два стакана кефира и булочку. С чертова кефира опять замерз. Я не торопился, чтобы мне попасть в Кстово часов в 11.
Из пельменной зашел в аптеку. Хотел купить норсульфазола, но без рецепта падлы не дали. Взял тогда две пробирки кальцекса и одеколон „Весенний“. Пасты нет. Спросил, как применять репейное масло для смазки черепа. Велели через день в течение месяца.
Затем я зашел в булочную, где взял два рижских хлеба, три батона и калач с маком. Ничего не сказали. Я отдал 76 коп. и пошел на трамвай. Приехав на Сенную, попал к уходящему автобусу. „Икарус“ был из <нрзб.>, и я не хотел ехать, думал, холодно. Но там, напротив, было очень тепло.
В Кстово я приехал в 5 мин. одиннадцатого. Радостная молодежь толкалась с лыжами, а я скорбно пошел на почту. Что, мол, нету письма? Посмотрела — нет. Спросил, была ли сегодняшняя почта. Разбирают, говорит. Я взял газету и стал ждать. Около одиннадцати добрая старуха пришла с пачкой писем. Как, говорит, фамилия-то? Стала смотреть. Опять нет. Тогда я взял конверт с бумагой и стал писать сам.
Как же, мол, не думать плохого, если ты опять полмесяца ничего не пишешь? Только одни ужасные переживания. Вот, мол, ты пишешь, что помнишь обо мне и я рядом, а делаешь наоборот. Неужели никто тебя не провожает из кино или с танцев? А мне одна мысль об этом причиняет невыносимую боль. Написал только четыре страницы. В самом конце коротко сообщил о своих делах. Послал опять до востребования и решил, что если через десять дней ничего не будет, напишу ей последнее письмо, и все. Хватит забивать себе голову всякими дурами. Устроюсь в Горьком, там навалом этого персонала.
Около 12 ч. пошел на автостанцию. Как раз отходил работкинский. Я чуть влез, но хотя в проходе и стояли, сзади были места. Там же сидел и Жора Голубин из Кадниц. Доехали мы весьма быстро. Ссадили нас на горке, где торчал в канаве на нашей дороге мужик на М-72. Подвези, кричим, до Кадниц. Вытолкнули ему мотоцикл, Жора с котомками залез в коляску, я сзади. Буксовал отчаянно, т. к.
под снегом обледенелые кочки, да и снегу тут порядочно. Проехали метров 300, и мужик решил вернуться. Он было на рыбалку ехал. Мы развернули ему драндулет, и он уехал назад, а мы пошли. Жора, оказывается, женился летом и все лаял жен и вообще всю семейственность. А уже заделал фундамент, и отступать сейчас некуда.
В четверть второго я явился домой. Пообедал, рассказал маме о своих приключениях. Позавчера приехала из отпуска Таисья Георг., т. ч. в бухгалтерию идти было нельзя, и я потихоньку пописывал дневник дома. Мешало, конечно, радио, но были и концерты, т. ч. слушал. Потом стало можно идти и в бухгалтерию, где я написал большую часть. А потом, когда Т. Г. пришла из того дома, всё разговаривали с ней, она рассказывала про отпуск, про Москву и посещение Новодевичьего кладбища. Все ахала, как это я до сих пор никак не устроюсь. Часов в 7 мы с мамой ужинали — картошечку в мундире. Потом опять я писал. Спать лег в 12 ч.
ФОТОГРАФИИ
Следы деятельности животных
Доброкачественные дубликаты
О дневниках Н. Козакова
Магазин
24 декабря 1962 г. Понедельник
с. Кадницы
День неплохой. Мороз, как говорит Горький, 8 °, но по-моему, больше. Очень слабый ветерок, даже не понял, откуда — то ли с запада, то ли с северо-запада. С утра были облака, потом стало ясно, и только у горизонта лиловела какая-то мгла. Все в инее. Провода толщиной с оглоблю. Деревья как сахарные.
Как в сказке какой-нибудь.
Встал сегодня в начале десятого. Сделал зарядку, умылся, обтерся. Мама спешила делать инвентаризацию и возложила на меня часть хозяйственных дел, которые я вполне бы мог выполнять ежедневно, но она не доверяет. Я выпил чайку, почитал „Крокодил“. Вчера мне принесли гонорар за стих — 3 руб. 27 коп. Вполне прилично за такой небольшой опус. Позавтракав, я принес из коридора дров и налил в ведра воды, также подмел.
На этом дела мои закончились, и я стал читать вслух „Знание — сила“. Читал час
10 мин. Не то что очень хорошо, но, пожалуй, лучше, чем предыдущие разы.
Надо еще очень следить за обыденной речью. Тут важно.
Окончив чтения, стал писать дневник. Прописал до обеда и пошел на кухню.
Принес супа с галушками, кашки, компота. Мы с мамой поели, она ушла опять инвентаризировать, а я опять стал писать. В половине второго дневник отложил,
т. к. нужно было писать Лильке письмо и бежать еще в Запрудное опускать его. Я взял два листа новой московской бумаги и принялся писать. Поздравил их
(т. е. и „тещу“) с Новым годом, а ее отдельно — и с окончанием трудовой деятельности (т. е. мать ее). Написал, что хотел, мол, купить вам в подарок капроновую елку, но их нет. Писал о погоде, о том, как шел прошлый раз из Горького и замерзал и как у нас сейчас хорошо, снежок и мороз, и только тебя недостает. После такой преамбулы приступил к основной, собственно, части — как же нам быть дальше? Ты, мол, там, а я — здесь, и когда этому будет конец, и что ты думаешь об этом, если серьезно решила что-то насчет нас обоих (я избегаю слова „замужество“ или „брак“, „жениться“ и т. д., но она поймет, о чем речь). Попросил все-все написать об этом, потому что, мол, ты сама говорила, что если это все серьезно, нам когда-то придется задуматься над этим. Хорошо, говорю, писать письма, но на них не проживешь, надо думать о жизни. „Я считаю тебя невестой, а ты можешь считать меня женихом или дураком — мне все равно“. Написал также, что нашел квартиру, но не знаю, что удастся с пропиской. Потом попросил прислать текст песни „Нiч яка мiсячна“, если знает, и расписание харьковских радиопередач. В основном и все. Крепко расцеловав ее на прощанье (на бумаге все, будь она проклята!), велел быстрее писать, перечел письмо, запаковал его, оделся и в начале четвертого вышел в Запрудное.
Шел очень быстро — до трассы шел около 33 мин. Бросил письмо в ящик на сельсовете и повернул обратно. Солнце уже село, в воздухе разливалась сумеречная синь. Обратно шел потише. Старуха, которую обогнал у леса, теперь попалась навстречу перед Запрудным. „Как, — говорит, — ты быстро!“ Обратно шел 45 мин., немного меньше. Прогулка, конечно, неплохо, но натер, видно, правую ногу, вернее, натянул. Но это все пройдет.
Придя, принял препарат акофит № 3 (второй уже раз — еще утром) и опять уткнулся в дневник. В половине шестого сбегал за ужином, поел — мама была еще занята — и опять стал писать. Дописывал уже в канцелярии, т. к. мама в седьмом часу пришла и я отретировался. К 7 ч. дневник был закончен. Потом я пришел домой, слушал концерт конкурса вокалистов имени Глинки. Ничего пели. Перечел этот дневник с начала. Потом ходил к Вовке Завьялову в изолятор, где он заряжал патроны. Сегодня штук семь расстрелял по одному зайцу, но так и не убил. Завтра обещают потепление, надо будет сходить с ним тоже. Сидели все там и говорили. Я взвешивался, вроде с одеждой 83,8, но весы подозрительные на точность. С Вовкой решили — завтра позвонить надо в Слободское Дыркиным, и если Анька еще не родила и они никуда не уедут, идти на Новый год к ним. А то в детдоме все же хоть и ничего гуляют, но не то. Там как дома. В 11 ч. я ушел спать.
31 декабря 1962 г. Понедельник
с. Слободское
Морозно, осадков нет. Больше ничего не знаю.
Встал я в 10 ч., хотя проснулся раньше. Спал что-то плохо — диван, возможно, потому что короток, и ноги свешивались, а было холодновато. Лилька во сне ко мне не являлась — это тоже играло роль.
Лешка утром уже оказался на кровати. Я сообщил ему, что Сергей велел прийти, мы быстро поодевались, умылись, выпили грамм по 50 остатков „Рубина“, съели по пирожку и пошли в школу. Там все было заперто, и прямо пошли к Сергею. Но тут увидели и его, шедшего к нам. Он звал прямо к себе, но мы склонялись к мысли, что сперва следует взять чего‑нибудь выпить, а потом уже идти. Сергей дал пятерку, велел взять „Рубина“ и сдачу принести, а то ехать не на что. Затем мы с Лешкой пошли в магазин, а Сергей — готовить чего-нибудь пожрать. У магазина встретили Северьяныча. Он шел из интерната (он воспитателем там,
что ли). Его тотчас тряханули и раскололи на два железных рубля и один бумажный. Он сказал, что будет в промтоварном магазине, а мы пошли в продовольственный. Взяли „Московской“ и „Рубина“. Затем зашли за Северьянычем и пошли
на почту — звонить в Кадницы, не пришел ли Вовка. Мы надеялись, что он, захмелев, побежал спать к Вальке‑фельдшеру. Я стал звонить, никак не дозвонился. Потом уж Северьяныч добрался все же до детдома. Ответила мама. Что, говорит, Вовку потеряли? Его, оказывается, обнаружили утром спящего в зале (возможно, после бурной любовной ночи…). Ну, хрен с ним. Главное, что жив и здоров. Вышел, говорит, с час назад опять к вам в Слободское со всеми вещами. Ну, мол, с него, паршивца, возьмем штраф.
Только пришли к Сергею, стали раздеваться — под окном мелькнул наш штрафник. Уже прибежал! Вовка был сконфужен и охотно признавал свою вину. Мы уселись за столом, где шипела на сковороде картошка, лежало соленое с чесноком сало, капуста. Сперва выпили водочки, которая мне сегодня пошла лучше, чем вчера, закусили, потом уже дошли до „Рубина“. В двенадцатом часу пошли проводить Сергея. Он пошел по тропе между магазином и интернатом, а мы обратились к штрафнику, который с готовностью достал деньги. Однако взять водки было теперь отнюдь не просто, т. к. народу налезло полно и мужики, жаждавшие залить огонь из бушевавших душ, стояли на улице. Северьяныч, пользуясь прерогативой члена магазинной контрольной комиссии, проник где-то через черный ход и притащил бутылку особой и кусок такой полукопченой колбасы. Пить пошли в интернат, где, по случаю новогодия, было пусто. Как сообщил Дыркин, в этом здании раньше была распивочная, где неоднократно подвизался в качестве клиента его отец, когда работал учителем в Слободском. Это было, конечно, лет 40 назад. Мы расположились за столом, включили приемник „Рекорд“. Северьяныч сбегал к соседям за хлебом, я облупил и нарезал колбасу. Мы выпили, закусили, посидели и пошли по домам — мы, т. е. Лешка, я и Вовка. Якобы спать, а на самом деле, чтобы отшить Северьяныча и идти разделываться с „Дубняком“, т. к. у нас еще осталась бутылка.
Когда пришли к Нуянзиным, нас уже ждали к обеду. Нина Мих. налила по тарелке горячих щей со свининой. Был, конечно, извлечен и „Дубняк“. Выпив, мы уже ощутили потребность спеть что-нибудь. Мы с Лехой пели, а Вовка при свете люминесцентной лампы пытался нас сфотографировать. Если даже света трубки и хватило бы, вряд ли Вовка мог хорошо навести на резкость…
После обеда Лешка поволок всех спать. У печки нам постелили, дали подушки. Я спать не хотел, Леха тоже более был склонен к песнопениям, но все же считал, что до полночи мы проорать не в состоянии, а было только 4 ч. Часа 2 мы, однако, пропели с ним около печки — Вовка уснул.
Женщины готовили компоненты для будущих пельменей. За 2 ч. много можно спеть. В песне „Прощайте, голуби“, дойдя до слов „Это выпорхнула прямо из рук, года детства уходят от нас“, — мы с Дыркиным всплакнули, но спустя несколько минут уже орали „Ленинградскую блатную“: „Гоп со смыком — песня интересна, ха-ха!..“ Наконец утихомирились и уснули. Я не заметил, когда и как пришел Северьяныч, но после он оказался возле нас на полу же.
Встали мы во сколько, тоже не помню. Но уже можно было приступать. Полагаю, что было часов 9–10. Включили телевизор. С экрана долетали поздравления с грядущим Новым годом. Шла передача „На голубой огонек“. Выступали Кибкало, Кобзон, Эйзен, Трошин, Отс, Рудаков с Бариновым, Райкин, Шульженко, Дорда, Зыкина и много еще. Это то, что я видел. А я отнюдь не сидел, воззрившись в экран. Анька по приказу супруга заблаговременно запаслась литром „Московской“. Появилось традиционное блюдо — пельмени. Но я что-то
сдрейфил — два раза бегал блевать, хотя после снова яростно заглатывал водку. Наконец время приблизилось к двенадцати. Наступал торжественный момент, но и очень грустный. Не от того, что прошел еще один год, а потому, что я сидел здесь один, Лилька была за тысячу километров где-то в Харькове и я не знал, с кем там она, где, как встречает праздник и думает ли обо мне. Да и вообще как‑то было так…
На экране телевизора светилась надпись „С новым годом!“, звучала мягкая музыка. Зазвенели куранты. Я взял шампанское. Открыв бутылку, наполнил стаканы. Когда раздались звуки гимна, мы выпили вино. Потом попели еще немного, но уже без сильного воодушевления. Пили чай. По телевидению все еще продолжались передачи.
Мы легли спать уже в 2 ч. Нам с Вовкой постелили у печки. Все было нормально, сильно пьяных не было. Лешка говорил, что мы плохо попели сегодня потому, что лень шевелить губами. Может быть. Но вообще, хотя в целом праздник прошел неплохо, в Октябрьскую мне больше понравилось, несмотря на мой печальный вид и страдания, причиненные злоупотреблением алкоголя. Тогда мы уж больно хорошо пели. Ведь надо проорать до 4 ч.! Но и сейчас ничего.
Праздник кончился, год 1962-й ушел, а ничего не изменилось. Только что заменили отрывные календари… А сплясать так нам и не довелось. Давно уж я не плясал. Впрочем, что-то за последнее время от выпивки не столько прибавляется веселья, как грусти и вообще портится настроение.
№3
№1
№2
ИЮЛЬ
ЯНВАРЬ
МАРТ
Кстово — Кадницы, Горьковская область
Горьковская область – Москва
г. Челкар Казахской АССР —
Горьковская область —
Харьков
„А какие, наверно, прелестные
были древние эллинки!“
„Я радостно
забормотал: «Оkay,
okay, one picture»“
„Мотоцикл,
почувствовав свободу, весело бежал“
32 мин. 36 сек.
24 мин. 40 сек.
26 мин. 46 сек.
№4
№5
№6
АВГУСТ
СЕНТЯБРЬ
ОКТЯБРЬ
Кстово — Кадницы — Горький
Подрезково — Кадницы, Горьковская область
Кадницы, Горьковская область
„Позавтракав, я взял карандаш и стал обдумывать злобо-дневное стихотворение
на кубинскую тему“
„Пришлось достать
сигару «Гавана»
и закурить“
„После завтрака
я пошел загорать“
25 мин. 48 сек.
10 мин. 13 сек.
21 мин. 44 сек.
№7
№8
№9
НОЯБРЬ
ДЕКАБРЬ
КРУГЛЫЙ
СТОЛ
Кадницы — Кстово — Горький
Горький — Кстово — Кадницы
6 / XI • 2017
„Праздник кончился,
год 1962-й ушел, а ничего не изменилось. Только что заменили отрывные календари...“
„Я читал и начинал
улыбаться. Все-таки судьба не оставила
меня без праздника“
24 мин. 30 сек.
35 мин. 15 сек.
23 мин. 7 сек.
НИКОЛАЙ КОЗАКОВ. ДНЕВНИК. 1962
Звукорежиссер К. Глущенко
Диктор Ю. Ковеленов
Редактор Е. Чучалина
Технический редактор Т. Леонтьева
Звукооператоры: С. Авилов, Р. Хусейн
Арт-директор: К. Глущенко
Иллюстратор: А. Колчина
Дизайнеры: А. Глушкова, А. Московский
Сайт разработан на платформе Verstka.io
NIKOLAY KOZAKOV. DIARIES. 1962
Director K. Gluschenko
Speaker Y. Kovelenov
Editor E. Chuchalina
Technical editor T. Leontyeva
Recording engineers: S. Avilov, R. Khuseyn
Art Director: K. Gluschenko
Illustration: A. Koltchina
Designers: A. Glushkova, A. Moskovsky
Site was developed with Verstka.io
Запись произведена на пленку Quantegy на 24-дорожечном аппарате Studer A820 с использованием
микрофона Neumann U67.
Recording is made on Quantegy tape with 24-channel
Studer A820 using Neumann U67 microphone.
© ГЛУЩЕНКОИЗДАТ, 2016–2017
Студия звукозаписи „Параметрика“. Запись 2016 г.
Проект подготовлен совместно с фондом VAC
в рамках выставки „Прекрасен облик наших будней“
Заказ № 153. Москва, Северное Чертаново, 2017 г.
Order № 153. Moscow, 2017
© GLUSCHENKOIZDAT, 2016–2017
Recorded in Parametrika Studio in 2016
The project was prepared jointly with the VAC Foundation within the framework of the exhibition
"Our Days Are Rich And Bright"